"Перевод философского текста — это всегда интерпретация"

Декан факультета философии ГУ-ВШЭ Алексей Руткевич получил премию Мориса Ваксмахера, которую Посольство Франции в Москве ежегодно вручает лучшим переводчикам с французского языка. О премии и о ремесле переводчика философских текстов он рассказал в интервью корпоративному порталу.

Декан факультета философии ГУ-ВШЭ Алексей Руткевич получил премию Мориса Ваксмахера, которую Посольство Франции в Москве ежегодно вручает лучшим переводчикам с французского языка. О премии и о ремесле переводчика философских текстов он рассказал в интервью корпоративному порталу.

— Алексей Михайлович, что представляет собой эта премия? Кто такой Морис Ваксмахер?

— Это один из лучших переводчиков французской литературы советских времен, особенно известный переводами поэтов XIX—XX веков — Верлена, Аполлинера, Элюара. Переводил он и немцев. Премия его имени вручается ежегодно с середины 1990-х годов. Сначала ее вручали переводчикам художественной литературы, потом появилось две номинации — за переводы художественной и научной литературы.

Премию за прошлый год вручали по случаю книжного салона Non-fiction в Центральном доме художника. Я не смог присутствовать на церемонии вручения, так как находился в этот момент на заседании Ученого совета Высшей школы экономики. Чек на довольно приличную сумму мне пока и не передали.

— Для лауреатов этой премии главное — чек или все-таки внимание?

— В 1990-е годы чек, я думаю, был важнее. А сегодня — для кого как. Лично я не возражаю против лишних денег, но, будучи профессором Вышки и деканом, не жалуюсь на зарплату. Это почетная премия, ее получали лучшие наши переводчики. Я не знаком с технологией отбора лауреатов (это "кухня" французского посольства), даже не знал, что издательство подало мои переводы на конкурс.

— Вы получили премию за перевод сочинений Александра Кожева. Кто это такой? Судя по фамилии, наш соотечественник?

— Да, его полное имя — Александр Владимирович Кожевников. Он родился в 1902 году в Москве, в одном из арбатских переулков, а в 1920 году эмигрировал: сначала в Германию, где получил философское образование, а затем во Францию. Он прославился как один из самых ярких философов XX столетия. Первые работы писал по-русски, а потом перешел на французский (в отличие от многих других мыслителей-эмигрантов, продолжавших писать по-русски). Получив французское гражданство, по паспорту он оставался Кожевниковым, но, поскольку французы не умеют произносить такие фамилии, его слушатели сократили ее до "Кожев", и в историю философии он вошел под этой "партийной кличкой".

Кожев оказал огромное влияние на философскую мысль своим курсом по "Феноменологии духа" Гегеля, который он читал в Высшей школе практических исследований в Париже в 1930-е годы. Среди его слушателей были в дальнейшем выдающиеся французские философы Морис Мерло-Понти, Раймон Арон, создатель структурного психоанализа Жак Лакан, многие другие интеллектуалы. Об Александре Кожеве я могу рассказывать очень долго.

— Кого еще из французских философов вы переводили?

— Вообще-то я переводил не только с французского, но и с других европейских языков — английского, немецкого, испанского. Мои увлечения переводами связаны с тем, что я изучал прежде всего континентальную европейскую философию, еще в советские годы читал лекции на испанском, жил подолгу в Германии и Франции, и, естественно, неплохо знаю несколько европейских языков. Всего, наверное, перевел книг тридцать. А моя первая большая работа — это перевод "Мифа о Сизифе" Альбера Камю.

— Того самого "Мифа о Сизифе", который изучают все студенты в курсе философии?

— Да. Есть еще очень хороший перевод "Мифа о Сизифе" покойного исследователя творчества Камю С. Великовского. В литературных изданиях чаще встречается его перевод, в научных — мой.

— Почему решили заняться переводами? Вы же не переводчик, а профессиональный философ, ученый.

— Это было связано с разными обстоятельствами. В советское время я в течение десяти лет преподавал историю философии XX столетия, читал на разных языках произведения разных мыслителей, а мои студенты не имели такой возможности. Они рассуждали о Ясперсе и Сартре, не читая их работ, потому что переводить их было запрещено.

Когда я увлекся переводами, оказалось, что у меня это неплохо получается. А в 1990-е годы мне приходилось браться за переводы просто по материальным обстоятельствам. Я работал в Академии наук и иной раз по шесть месяцев не получал даже ту нищенскую зарплату, которая полагалась ученому. Вынужден был отложить работу над собственными книгами и зарабатывать переводами. Сегодня я продолжаю эту деятельность, хотя, конечно, значительно ее сократил.

— Каких авторов вы предпочитаете переводить?

— Я перевожу мыслителей. Чаще всего это философы, хотя мне доводилось переводить и психоаналитиков (Фрейда, Юнга, Фромма), психологов, социологов и историков — тех, кто формально к философии не относится. Естественно, я предпочитаю переводить авторов, которые мыслят ясно, чьи концепции не вызывают у меня реакции отторжения. В современной философии имеется немалое число авторов, которые пишут претенциозные, но пустые тексты. Есть и те, кто пишет тексты на не слишком увлекательные для меня темы, пользуется "техникой", плохо мне известной (скажем, некоторые представители аналитической философии). Словом, я никогда не брался за перевод неинтересных мне мыслителей.

Я работаю с текстами не только как переводчик. Любой перевод — это интерпретация, чаще всего мне приходится писать предисловия к изданиям, и они имеют исследовательский характер. О некоторых авторах, которых мне доводилось переводить и издавать, из российских исследователей никто, кроме меня, толком не писал. Один из них — немецко-американский неоконсерватор Лео Штраус, оказавший влияние на нынешних неоконов вокруг администрации Буша. Рассуждений о нем очень много, но, по-моему, моя публикация о нем — пока единственная. Объем литературы, проработанной для написания предисловия к тому сочинений Кожева, примерно соответствует объему литературы, необходимого для написания кандидатской диссертации.

— В чем заключается мастерство переводчика философских и научных трудов? Что важнее: хорошо знать язык, владеть терминологией, разбираться в предмете?

— Представьте себе текст по экспериментальной физике или химии, где между формулами вписывается сравнительно небольшое количество английских слов и где даже с помощью компьютерного перевода можно понять смысл. Основное значение имеют формулы. Совсем другое дело — поэтический перевод.

Философские тексты, как и тексты гуманитарных наук (философия — не совсем гуманитарная наука, она также соотносится с естественными науками, с математикой), — самые разные с точки зрения особенностей перевода. Все зависит от авторов. Чтобы переводить тексты представителей аналитической философии — сухие, без всяких прикрас, — достаточно знать суть дела и английский язык. Философы, обладающие богатым метафоричным языком, как Ортега-и-Гассет, или писатели — авторы философских произведений, как Камю, для переводчика сложнее.

Знание иностранного языка — вовсе не главное требование к переводчику философских текстов. Язык — это средство, не более того, но им, конечно, нужно уметь пользоваться. Если человек не догадывается, что английское слово предельно многозначно и что у автора XVIII века оно употреблено совсем не в том значении, в котором распространено сегодня, ему не стоит заниматься переводом. Многие люди свободно разговаривают на иностранном языке, читают литературу, но не умеют переводить.

Еще одно требование, также не столь важное, но необходимое, — знание предмета. Нельзя переводить философа, не зная, к примеру, что такое априорное и апостериорное. Но предметом владеют тоже очень многие.

Самое главное при переводе, на мой взгляд, — умение человека мыслить и пользоваться родным языком (эти два искусства во многом взаимосвязаны), играть во всех его регистрах. У любого пишущего есть свой стиль, но ведь при переводе нужно передать стиль автора, жившего в иное время и в другой стране. Вне его стилистики утрачиваются многие его мысли. Переводчик философских и гуманитарных текстов должен достаточно свободно отказываться от собственного стиля, от выработавшихся стереотипов и штампов собственной культуры и эпохи.

— Помните фильм "Осенний марафон"? Героя Олега Басилашвили там представляют как автора стихов, а он говорит, что всего лишь их переводит. На ваш взгляд, становится ли переводчик соавтором?

— Переводчик должен быть скромным человеком и хорошо понимать, что его задача — максимально адекватно, близко к оригиналу передать мысли другого. Конечно, художественные переводы замечательной поэзии или прозы на многие годы остаются культурным явлением: возьмите, к примеру, переводы Пруста или Сент-Экзюпери, Гомера или Горация. С научными текстами ситуация другая. Я отдаю себе отчет в том, что переводы устаревают: Платона в России начали переводить в XVIII веке, а Канта — в XIX веке. Переводы тех времен сегодня оказываются неудовлетворительными, как и многие переводы советской эпохи, поскольку меняются господствующие в научном сообществе концепции (язык меняется не так быстро).

Так что у меня нет ощущения, что я воздвиг себе нерукотворный памятник. Да, какое-то время в культуре будут функционировать именно мои переводы, но через некоторое время, если этих западных авторов не забудут, кто-то сделает новый перевод.

— Вспоминается фраза из перевода героини Галины Волчек в "Осеннем марафоне": "Коза кричала нечеловеческим голосом". Можно ли встретить в опубликованных переводах нечто подобное?

— В наше время встречается огромное количество плохих переводов. В советские годы их было даже меньше — редакторы отсекали немалое число отвратительных текстов, а посредственные доводили до приличного состояния. Сегодня на русский язык переводятся в основном детективы, фэнтези и женские романы, и 80% этой работы делают люди, которым вообще не стоило бы ей заниматься. Они, скорее всего, окончили языковой вуз, неплохо знают английский, но русским языком они пользуются из рук вон плохо. Их нельзя назвать даже ремесленниками, поскольку ремеслом переводчика они не овладели. К этому ремеслу относится, в частности, то, что нужно не лениться и заглядывать в словари и энциклопедии.

— Существует ли единая технология перевода научных текстов? Если да, то изложена ли она в учебниках?

— Единой технологии нет. Правда, у филологов есть целая наука, которая называется теорией перевода, а она в свою очередь является частью переводоведения. Конечно, теория небесполезна и для филолога, и для философа, с ней полезно ознакомиться. Но, на мой взгляд, реальной работе переводчика философских текстов она не поможет.

Я не представляю себе учебник, по которому можно научиться переводить. В этой работе важен личный опыт внимательного чтения, понимания, истолкования. Я ни в коем случае не сравниваю себя с Пастернаком, но ведь никто не обучал Пастернака, как нужно переводить Шекспира или Гёте. А обстоятельства заставили его оставить написание собственных стихов, и в результате мы имеем великолепные переводы классиков мировой литературы. Переводами занимались некоторые выдающиеся русские философы — В.Соловьев, Н.Лосский; никто не обучал их "переводоведению". Тому, кто хотел бы заняться переводом, я бы посоветовал выбрать произведение интересного ему самому и другим автора и попробовать свои силы.

— Насколько сложна работа переводчика философских текстов? Сколько времени вы на нее тратите?

— Все зависит от автора. Например, Кожева переводить непросто. Есть авторы, с текстами которых поначалу возникают немалые трудности, на первых страницах происходят сбои, но потом работа идет довольно быстро. Произведения некоторых авторов — скажем, немецкого социолога Норберта Элиаса — я переводил со скоростью два печатных листа в неделю (профессиональный переводчик скажет, что это очень много). Если текст прост, то обычно получается одна страница в час. А иногда у, казалось бы, простого автора два предложения в час — уже хорошо. Ведь мыслители, особенно немецкоязычные, иногда "закручивают" очень сложные фразы. Есть авторы — например, Ясперс, — которых читать в оригинале легко, но переводить сложно из-за внутренней структуры языка и особой экспрессивности.

— Отражается ли ваша работа в качестве переводчика на учебном процессе в Высшей школе экономики? Например, нет ли у вас спецкурса о Кожеве?

— Конечно, мне это помогает, прежде всего — как автору курсов и спецкурсов для студентов. Спецкурса о Кожеве у меня нет — вовсе необязательно он должен быть только потому, что я его переводил. Может быть, когда-нибудь до этого дойдут руки. Не исключаю, что на основе моих переводов читать спецкурсы будет кто-нибудь другой.

— Требуете ли вы от своих студентов чтения книг зарубежных философов в оригинале?

— Знаний языка студентов бакалавриате в большинстве случаев для этого недостаточно. Философские тексты отличаются от экономических, социологических и политологических текстов более богатой лексикой. Произведения иных англоязычных философов — это великолепная проза. Студенты же читают только очень простые тексты в духе аналитической философии — с чего-то нужно начинать. Для написания магистерской диссертации по истории философии им придется прочитать десятка два книг на иностранном языке. Мы готовим будущих ученых и преподавателей, а не переводчиков, но постоянная работа с текстами дает некоторые полезные для переводчика навыки.

Борис Старцев, Новостная служба портала